Пехотинцы появились ближе к вечеру. Разок попытались сунуться, но после того, как залп требушета накрыл многочисленными камнями их строй — спрятались обратно. Судя по шуму, в долину продолжали прибывать враги. Однако активный бой в тот день так и не состоялся.

День триста тридцать четвёртый!

Вы продержались 333 дня!

Всю ночь мы перестреливались с врагами. Преимущественно вслепую, потому что ни они, ни мы светом себя выдавать не собирались, а тьма в ущелье царила густая — и почти осязаемая. Мы спали посменно, устраиваясь за укреплениями, чтобы не проснуться с вышронской стрелой в пузе. А утром, чуть свет, вышронцы пошли на прорыв…

Мы не стали организовывать строй, сделав ставку на расставленные укрепления, пройти между которыми можно было разве что по одному. Требушет бил без остановки, а при каждом выстреле его мотало и шатало — и было ясно, это последний день его жизни. Как только строй врага натыкался на препятствия и разбивался на отдельные ручейки, их встречали ударники — а ополченцы из-за наших спин без роздыха пускали в ящеров болты.

Первые ряды пехоты вышронцев внешне напоминали сброд. И сбродом они и являлись — но, к нашему вящему сожалению, сбродом организованным и умелым. В отличие от решашиархнутых, пехотинцы не носили хороших стальных доспехов — в лучшем случае, отдельные элементы. Они таскали на себе кожаные нагрудники с юбками, а ещё кожаные же поножи и наручи. Обувь была у каждого второго, а у каждого третьего — всякие вставки из стали и меди. Вооружены они были тоже кто чем…

С этими было сложно, но терпимо. Если они и уступали в умении воевать ударникам, то не слишком сильно, но вот опытом и характеристиками их обделили. Я давно не сносил врагов с одного удара. Обычно выдерживали хотя бы парочку…

За ними размеренно двигались более подготовленные бойцы — в нормальных кожаных доспехах с металлическими заклёпками, с ростовыми щитами и уже привычными двойными глевиями. А уже за их спинами громыхали стальной бронёй элитные бойцы и спешившиеся кавалеристы. Да и вышронские лучники, воспользовавшись тем, что нам пришлось отвлечься, принялись палить поверх голов своих сородичей. Если бы не укрытия, легли бы мы очень быстро. А так — отбивались с грехом пополам…

В принципе, расчёт вышронцев был бы верен — но при обычной драке в чистом поле. Измотать врага сбродом, замордовать рядовыми бойцами и под конец добить тяжёлой пехотой. В случае с нами, землянами, последний пункт им и не понадобился бы… Но наш требушет ещё стрелял, ополченцы продолжали слать болты во врага, а ударники были прокачаны так, что рубиться могли очень долго.

А ещё, в отличие от обителевцев, эльдорадовцев и островитян — мы не боялись. Наш тыл надёжно прикрывали свободные пока посёлки с точками возрождения. И только я нет-нет, да и вспоминал о поджидающих меня в десятисекундном посмертии чертях… Однако десять секунд ада (пусть каждая секунда и ощущается минутой!) — мелочи, а вот четыре тысячи беженцев во главе с Аришей — это было важно и нужно. Поэтому плевать, что умеет враг — надо было просто насмерть встать и стоять.

Что мы и сделали… Держались, раз за разом выкашивая первые ряды противников, пытавшихся прорваться. Прошло не так уж много времени — и до вышронцев, наконец, дошло, что мешает им смять врага одним красивым натиском. Самые сообразительные принялись крушить укрепления, расчищая пространство. Вот таких мы вышибали в первую очередь — причём, не считаясь с потерями. К обеду погибло уже двадцать ополченцев, которых мы привлекали на вылазки против таких вандалов…

Ударники пока держались, успевая отступить за спины товарищей, когда жизней становилось опасно мало. А вот задние ряды нападавших уже начинали роптать под непрекращающимся градом камней. Требушет шатался всё больше, но работал — о славное детище криворуких плотников! — и бил, бил, бил…

День триста тридцать пятый!

Вы продержались 334 дня!

День мы выдержали. Пусть и потеряв ловушки — а, под вечер, и требушет, который обидно развалился после очередного залпа — но выдержали. Беженцам оставалось идти до Железной долины ещё пять дней…

Новый день принёс изменения в тактике наших врагов. Теперь они старательно рушили укрепления силами сброда, а на нас пёрли элитные бойцы, мимо которых так просто не проскочишь.

Вот это были ребята опасные и изобретательные… Трое таких бойцов попытались прорваться во фалнг и занять там одно из укрытий, откуда было бы удобно проскочить к нашим стрелкам. И ведь у них почти получилось!.. В последний момент перед ними встали Нагибатор, Нучо и Булкин — и даже сумели победить. Однако из троих наших выжил только Нагибатор — да и того пришлось срочно подлечивать.

Последние два ряда укреплений продержались до вечера, но прикрыть нас от стрел они уже не могли. Один за другим вражеские лучники выбивали ополченцев, а у нас подходили к концу болты. И всё-таки вечером враг вынужден был отступить, оставив на месте боя только бойцов с луками.

Беженцам до Железной долины оставалось идти четыре дня…

— Завтра будет последний день, — заметил Борборыч, пристраиваясь к одному из укрытий. — Снесут они нас…

— Так может, не будем ждать, пока снесут? — предложил Нагибатор. — Чуть поспим — и как врежем ночью!

— Нельзя! — ответил я. — Мы тут не для красивых боёв. Нам надо прикрыть отступление беженцев. Чем дольше простоим — тем больше шансов у них дойти.

— А, точно!.. — расстроился здоровяк.

— Щиты у нас есть, — заметил Борборыч. — Встанем завтра стеной и будем держать. Болты всё равно кончились. Нас все ещё около трёх сотен — полдня простоим!

День триста тридцать шестой!

Вы продержались 335 дней!

Я этот день запомнил, но вообще старался не вспоминать. Это был тяжёлый бой — пожалуй, самый тяжёлый их тех, в которых мне довелось участвовать. Утром враги вошли в ущелье и обнаружили нас, построившихся рядами и перегородивших проход — ощетинившихся копьями, прикрывшихся щитами…

Вышронцы радостно ринулись в наступление. И получили по полной… Видимо, все эти дни они думали, что от поражения нас спасают лишь укрепления — и сегодня рассчитывали на лёгкую победу. Но вместо разбегающихся врагов вышронцев встретили острия копий и два молота, которым было наплевать на их броню. Сколько ни навешай на себя стали, от ударов Нагибатора и Филиппа Львовича это не спасёт. Молот Минотавра и его копия, сделанная для Нагибатора, одинаково успешно отправляли врагов полетать, встречали остриями натиск — а ещё пробивали броню заострёнными крюками. А плотный частокол копий не давал нас задавить числом.

Вышронцы рвались вперёд, в атаку, будто за ними само Первояйцо катится, но мы держались… Хотя и теряли одного бойца за другим, пятились — и даже и не думали о контратаке. Я смотрел, как тают на глазах очки моей жизни, но сделать ничего с этим не мог. Я даже не мог пойти на перевязку, только и успевая, что отмахиваться как молотом, так и ногами — отталкивая самых ретивых ящеров…

Мы простояли полдня, а потом ещё час, и ещё… Нас оставалось всего человек сорок, и мы не могли больше надёжно перекрыть ущелье. По приказу Борборыча мы сбились в круг и продолжали отбиваться. Кто-то падал, истыканный стрелами, кто-то повисал на древках вражеских глевий… Мадна так вообще упала и была затоптана… Не было больше в наших рядах ни одного ополченца, а от ударников остался только изначальный костяк — мои «гвардейцы» и Нагибатор. Но мы ещё стояли, а враги уже боялись подходить.

Стрелять они, правда, тоже перестали. Стрелы, что ли, закончились? Ещё час мы обменивались с вышронцами редкими ударами, а потом враг начал отходить ко входу в ущелье — осторожно, медленно. А вперёд вышел сильно припонтованный ящер — пижон с позолоченной бронёй.

Он осмотрел место боя, подошёл поближе к нам и неожиданно заговорил: