— Хорошая идея! — согласился Кирилл и, видимо, подумал, что неплохо было бы ввести Кельта в курс дела. — Филя, а что там СаПа?
— Кивает, и всё, — ответил я.
Сволочь инопланетная продолжала молчать… Ну то есть я к нему снова заходил, а он улыбался, кивал — но молчал, гад такой. И Голос молчал, и Система молчала. Все как воды в рот набрали — хотя ни одному из вышеперечисленных, чтобы говорить, вообще не нужен был рот.
— Ладно, тогда пока так… — кивнул Кирилл.
Последний день перед отплытием тянулся настолько же медленно, насколько стремительно пронеслись две недели подготовки. И ведь оно так всегда бывает, если всё подготовил заранее — а мы-то хорошо подготовились. В общем, в последний день делать мне лично было решительно нечего. Я помаялся от безделья, побродил по Мысу, а под вечер понял, что только всем мешаюсь. После этого я просто сидел на стене форта вместе с Аришей, потягивал доведённое до ума Клопом пиво — и всё.
— Никогда не плавала на кораблях, представляешь… — заметила девушка в какой-то момент.
И вот это было неожиданно, потому что мы почти никогда с ней не обсуждали жизнь на Земле. Будто это была какая-то запретная тема…
— Это почти как на лодке, — ответил я. — Только лодка больше.
— Я и на лодке не плавала, — Ариша вздохнула. — Я плавать-то научилась в городском бассейне уже в десять лет. На море не была, на кораблях не плавала, на речках не купалась… Только рассказы других слушала с завистью.
— Тогда тебе повезло… У тебя будет море впечатлений от поездки! — решил я проявить непрошеный оптимизм.
— Ну море у меня будет, конечно… — кивнула девушка. — Главное, чтобы впечатлений, а не просто море и тонущий неподалёку корабль. А вдруг у меня морская болезнь?
— Знаешь, мне кажется, что здесь это игровая условность, — ответил я. — С местной регенерацией и здоровьем подобных болезней быть не должно.
— Да, здесь этого нет… — Ариша грустно вздохнула и замолчала.
День пятьсот тридцать пятый!
Вы продержались 534 дня!
Я рано уснул и так же рано проснулся. На улице было темно, а жители Мыса ещё спали. И Ариша спала. А я уже не хотел… Чтобы не лежать, попусту пялясь в потолок, я зажёг фонарь, прошёл по башне, развёл огонь на кухне, поставил чайник, вышел на стену и осмотрелся. Мыс был привычно погружён в темноту. Только редкие фонари освещали улицы, но таких фонарей было мало — не успели мы сделать многое из того, о чём мечтали… А всё, что делали, теперь казалось совершенно неважным.
Прокачка, умения, изобретённые «велосипеды» — всё это было просто мусором на пляже после шторма. Вроде всё интересное, прикольное, но — мусор. Ненужный, бесполезный и только отнимающий внимание. Всё это время мы больше тяготились не отсутствием центрального отопления, а неизвестностью, что ждала впереди, постоянными наблюдателями, которые проявлялись крайне неожиданно, и невозможностью самим выбирать свой путь. Кто-то скажет, что мы желали свободы… Но всё это фигня!..
Свобода — она настолько эфемерное понятие, что её ещё попробуй найди… Сколько умов об неё сломалось, и всё для того, чтобы сделать круг и вернуться к тому, с чего всё начиналось: свобода — это возможность самому принимать решения. Ну да, сколько уже было здесь примеров, как я сам решаю, что сделать — и делаю именно то, чего от меня ждут. Нет… Нет никакой свободы ни тут, ни на Земле. Всё это недостижимый идеал. Всегда есть то, что влияет и на твои действия, и на твои решения…
И вот этим как раз никто особо не тяготился. Скорее, напрягало нас то, что мы и сами почти никак не влияем на свои решения. Постоянно находясь под прессом внешних обстоятельств, мы всегда лишь реагировали на происходящее — как амёба на раздражитель. А в те немногие моменты, когда мы пытались противиться внешним обстоятельствам — то снова делали это по давно заготовленному сценарию. Как там написали организаторы «Жертв Жадности» в выданном квесте? «Обнаружено отклонение по поведенческим паттернам игроков» — так, кажется? Вот о том и речь…
За нами постоянно следили, все наши действия контролировали, а наши решения направляли. И наши поражения, и даже наши победы — всё это вело к одной цели: к итоговому кровавому финалу в игре. И всё-таки, ведь что-то мы сделали такое, из-за чего организаторы засуетились и испугались. Что-то такое, чего не было предусмотрено в сценарии… И я знаю, что! Мы попытались скрыть мотивацию своих действий. Вот что пугало организаторов больше, чем все наши планы соскочить…
Мы как тот раб, который, оставаясь рабом, говорит, что свободен — ломали шаблон. Сначала благодаря Плутону слишком рано узнали, что нас ждёт в будущем. А потом — дёрнулись в сторону, попытавшись избежать неизбежного. Нет, мы не вышли за пределы отведённого нам коридора возможностей — ещё пока нет. Однако мы слишком близко подошли к границе и двинулись вдоль неё — вместо того, чтобы вернуться в нормальное русло развития игроков. И невидимые режиссёры развлекательного действа забеспокоились. А система взяла и обратила именно на нас своё пристальное внимание, забыв о других потенциальных операторах…
Нет в мире никакой свободы — ни относительной, ни абсолютной. Просто мы можем играть по правилам или судорожно трепыхаться. Вот в этом трепыхании и заключена единственная доступная нам свобода. В бесполезной попытке прикрыться руками от горного обвала, в безумном желании взять недостижимую высоту… Мы как рыба, что бьётся на берегу, вытащенная из воды: умираем, но бьёмся — и, возможно, нам удастся вернуться обратно в воду. Из маленьких трепыханий, из миллионов бесплодных попыток и складывается та случайность, в результате которой проявляется наша настоящая свобода: ломаются чьи-то планы, меняются правила — и изменяется весь мир.
Люди добрые, никогда не занимайтесь философствованием посреди ночи! Никогда!.. Иначе до такого додумаетесь, что в петлю захочется! Лучше плюньте на все эти мысли, растущее пузико и необходимость диеты — откройте холодильник и сделайте себе хороший такой бутерброд! Еда, она завсегда возвращает человеку правильный настрой!..
Город проснулся где-то через час… Да, ещё было темно, но многим хотелось проводить нашу экспедицию. Люди не знали, куда и зачем мы отправляемся, не понимали, зачем вдруг решило уплыть всё руководство — но, видимо, чувствовали всеми нервными окончаниями в пятом позвонке поясничного отдела, как важна эта экспедиция. И нашлось немало тех, кто захотел пожелать нам удачи. Даже Клоп…
— Командир! Подожди, командир! — наш химик-алколюбитель на этот раз сам сподобился помочь в доставке прощального подарка.
Сапа, Блаженный и Клоп тянули к нам тележку с кувшинами. Не хочу даже знать, откуда они спёрли тележку — но сам порыв был, несомненно, благородным…
— Вот, командир, для протирки ранений, горла и пищевода! — гордо заявил Клоп.
— А если перегруз будет? — возмутился кто-то из ударников.
— От пары кувшинов — не будет! — безапелляционно заявил алконавт, раз в двадцать занизив на словах количество дезинфицирующих средств. — Начнёте тонуть — выпьете!
— Ага, и перегруз сразу уйдёт! — важно кивнул Толстый.
— Как и не было! — поддержал его Вислый.
И оба сразу получили отлуп.
— Никуда он не уйдёт, неучи! — возмущённо заявил Клоп. — Но кто выпьет — обязательно выплывет!
В общем, грузились мы в окружении целой толпы провожающих, что, надо сказать, было весьма приятно. Меня и ударников никогда ещё так Мыс не провожал. Чаще всего мы убегали по своим делам, а на нас даже старались не смотреть лишний раз. Да и в этот раз, скорее всего, провожали не нас, а Кирилла с Сашей… Зато и нам прощаний перепало!..
Медоед встречал всех на палубе вместе с матросами. И да, у него действительно в команде было два вышронца и один четырёхрукий скитис. Сам Медоед лишь указывал, кого и куда определять, а его помощники размещали новых пассажиров. Жилыми в корабле были, в основном, надстройки на носу и корме, а также средняя часть тримарана. В ладьи вышронцев закидывали груз.